Tribuna/Футбол/Блоги/Дух часу/Дмитрий Булатов: «Осколок углубился только на 5 см – лишний вес помог»

Дмитрий Булатов: «Осколок углубился только на 5 см – лишний вес помог»

Первое интервью экс-министра спорта после года на войне – Сергею Болотникову.

Блог — Дух часу
28 сентября 2016, 09:11
30
Дмитрий Булатов: «Осколок углубился только на 5 см – лишний вес помог»

Первое интервью экс-министра спорта после года на войне – Сергею Болотникову.

– Не совсем понятно, как вы попали на фронт. Говорили, что добровольно, но в фейсбуке выложили повестку, словно вас призвали.

– Сам пришел в Дарницкий военкомат и попросил меня мобилизовать. Это вызвало нескрываемый шок у военкома — кажется, он подумал, что его пытаются подставить.

– Вы служили в армии?

– Нет. Учился в Киевском политехе, уже работал, поэтому не пошел даже на военную кафедру. Потом ребенок родился, мне дали отсрочку, а затем уже по возрасту не проходил.

– Почему пошли в армию, а не в какой-то добровольческий батальон?

– Я хоть и не служил, но армия — это некая традиция. Со всеми ее недостатками и прелестями, когда круглое носят, а квадратное катают. У меня много друзей военных, мы часто бывали на крымских полигонах еще до войны — стреляли из разного оружия, даже из гранатометов. Словом, у меня была хорошая боевая подготовка.

Тем более, добровольческие батальоны тогда как раз отводили на второй край.

– У вас бизнес, трое детей, семья уже пережила ваше похищение во время Майдана. Зачем?

– Многие мои знакомые ушли служить добровольно — у них тоже бизнес, зачастую больше моего, тоже семьи и свои дела. И я за это их очень уважаю.

От себя не уйдешь. В стране идет война — я могу пойти в армию, сделать свой вклад и многое себе доказать.

– А другим? Не было такого желания?

– Если докажешь себе, то все остальное уже имеет меньшее значение. Я вернулся — и мне в жизни стало хорошо. Дал себе ответы на все вопросы — как говорят, нашел гармонию с собой. Ценности, приоритеты укрепились. Ты начинаешь лучше понимать, что важно, а что нет.

– Страшно были идти, понимая, что могли и не вернуться?

– Нет. Это было что-то новое. Ты еще не понимаешь, чего бояться. Самым сложным было сообщить семейству.

– Поставили их перед фактом?

– Пришлось, да. Я понимал, что не наберу голосов на семейном совете. Попросил прощения. Простили, но сказали, что это последний раз я принимаю кардинальное решение, не посоветовавшись.

– Амуницию сами покупали?

– Я привык надеяться только на себя. Бронежилет подарили, а я купил форму, футболки, берцы, рюкзак, тактические очки, спальный мешок. Только каску не успел приобрести. Но армия приучает и не брать лишнего. Главное — нож и фонарик.

– Вы еще и «Ниву» с собой привезли на фронт.

– Это я уже позже купил, когда приехал в часть. Мне поручили ездить по всем опорным пунктам на передовой, собирать проблемы военных и помогать. Возникла потребность в машине. Советовали брать нерастаможенную, но я решил взять «Ниву» – на любой станции можно достать запчасти. Что мы в ней только не меняли. И грузовую резину на зиму ставили, и балки наваривали.

– Сколько потратили?

– 3 тысячи долларов, еще тысячу пришлось вложить. На второй или третий день у нее отвалился задний правый лонжерон, который называется «солдат» и служит опорой всего кузова.

– А потом в нее попал снаряд.

– И не раз. Сначала в лобовое попали калибром 12,7 — это пулемет «Утес», пробивает БТР. Мы по мосту проезжали, когда начался обстрел. Бросили машину, спрятались за габионом с песком, позвонили нашим – они дали ответный огонь. Мы короткими перебежками добрались до поста. С «Нивы» все течет — думаю, конец машине. А оказалось, пуля просто рикошетом пробку какую-то выбила, вытек тосол. Заехал на станцию — 200 грн, и машина снова на ходу.

Потом в нее попала разрывная пуля, прошла насквозь и зажгла переданный волонтерами Land Rover. Затем еще снарядом из СПГ (станковый противотанковый гранатомет. – прим. Tribuna.com) ей досталось. Вылетели все стекла, задним чуть комбрига не убило.

– А машина?

– Завелась и даже музыка играла. Сейчас ребята из 5-й роты на ней ездят, она еще долго прослужит.

Обстрелы, ранение и боевые мыши

– Вы были возле Счастья — насколько это горячая точка, как близко к противнику?

– Смотрите. Большая часть линии соприкосновения в Луганской области — это река Северский Донец. На одном берегу, со стороны Луганска — оккупанты. С другой — мы. В Счастье — единственный мост более чем на 100 км реки. Большой, бетонный, по нему могут пройти, например, танки. Это стратегический объект. А за мостом, на нашей стороне – луганская ТЭС, которая снабжает электричеством большую часть области. До Луганска — километров 10, слева — Станица Луганская, километров 70.

– Что такое передовая там?

– Наши войска стоят в опорных пунктах — в взводных или ротных. Мой ротный опорный пункт — это 16 постов, 150 человек, которые держат круговую оборону. Получается территория, длиной 1,5 км и шириной 400 метров, сам мост и кусок за ним перед Веселой Горой. Ты лицом к лицу стоишь с врагом. Расстояние – метров 800. Они на высоте, мы внизу.

– Обстрелы каждый день?

– Сначала — летом 2015 года — да. Часто объявляли боевую готовность №1, бывали попытки захвата в разных местах. Бывало и по семь боев в день. Один бой мог идти минут 15, а мог и шесть часов. В основном — в темное время. ОБСЕ уезжало из Счастья — и начиналось. Хотя иногда даже при ОБСЕ стреляли. Какой-то пьяный или накурился – дал очередь из АГС по миссионерам. Потому что надо быть полным идиотом, чтобы такое сделать.

Стреляли всем подряд. И 125-м калибром – это танки. И 120-й миномет. АГС (автоматический гранатомет. – прим. Tribuna.com) – это вообще как горячие пирожки. Пока прилетает 120-я или 82-я мина, тебе могут еще насыпать 50 гранат АГС. Бывало такое — два часа дня, тишина, ничего не предвещает, и тут 150 штук АГС ложится.

– Как вас ранили?

– Это случилось 22 июля. Начался обстрел. Я выхожу делать выстрел из РПГ-7 – и мне прилетает осколок от АГС. В бок, прямо между пластинами бронежилета. Почувствовал сильный удар, такая тупая боль, некоторое время было немного сложно дышать.

Но ничего не поделаешь — мы были на той стороне моста, бой идет, назад не вернешься. Закончили, меня привезли в больницу, местный наркоз – и поехали...

– Как ощущения?

– А ты еще не понимаешь толком ничего, не отошел от боя – адреналин держит. Да и там привыкаешь – уже такого насмотрелся. Когда прилетает что-то – и потом приходится грузить раненных на носилки…

– Ранение оказалось легким?

– Да, мне повезло – осколок не пробил брюшную полость, он скользнул на 12 см вдоль и только на 5 см углубился. Мне потом все врачи подтвердили — жир пустил осколок вдоль, иначе он добрался бы до печени. Тот случай, когда лишний вес помог.

Простым языком — мое ранение зацепило сало-мясо, конечности целые, внутренние органы целые.

– Но вы вроде скинули вес?

– Нет, наоборот, набрал, хоть и немного. У нас 80 процентов набрали. Условия такие, мало подвижности. Я не пью алкоголь вообще, поэтому есть плохая привычка – нервы заедаю. А у нас с едой проблем не было.

– Тяжелый вопрос, но не могу не спросить – вы убивали?

– Не могу ответить. У меня дети, они прочитают, а я стараюсь при них об этом не говорить. Скажем так – я выполнял все задачи, которые были поставлены. И когда наступала пехота, был ближний бой, мы оборонялись, конечно же. Жестко оборонялись. Очень жестко.

– Много было потерь в вашей роте?

– За время моего командования на «Фасаде» (с декабря 2015-го. – прим. Tribuna.com) погиб один человек. За все время еще около двух десятков раненых.

С сентября интенсивность боев снизилась, и мы стали скорее бобрами – строили все время. Увеличиваешь количество мест, где можно укрыться от обстрела, перекрываешь окопы, чтобы осколки не залетали вовнутрь. Например, пост построили — понимаем, что 2-3 снаряда СПГ его разобьет. Добавили колеса, куски метала, бревна, мешки с песком — и уже пять попаданий выдержит. Это колоссальная разница. Она помогает спасать жизни.

– Какие вообще условия на фронте?

– Ну, какие условия, когда живешь под землей. Поначалу сложно, конечно. Сон разорван вообще, графика как такого нет. Постоянно разбита голова, например. Блиндажи низкие, стать в полный рост не можешь — и бьешься головой регулярно. У нас некоторые ребята только в касках по окопам ходили — сидишь и слышишь по глухим ударам, что кто-то идет.

Но со временем ко всему привыкаешь.

– Судя по фото, к мышам – тоже?

– О, их у нас много было. Стоишь на посту, скучно стало — насыпал семечек, они прибегают, как ручные. Мышки — это мелкие хулиганы. Хорошо, что крыс было мало — вот они все уничтожают, провода электрические могут погрызть, оружие, продукты. Это уже серьезно.

А фотка с гранатой — вообще знаменитая. Ее Николаич сделал, подарил мне, а я поставил на заставку в фейсбуке. Волонтеры увидели — говорят, да это не настоящая, иначе на выставку надо отправлять. Я даже не спрашивал Николаича, мазал ли он специально чеку салом или еще чем-нибудь – не хочу портить легенду.

– С позывным у вас, наверное, даже не было вариантов?

– Приехал на «Фасад», говорю — мне же позывной нужен. А мне отвечают: «Зачем? У тебя уже есть — министр». Я возмущался, мол, засмеют же. Не помогло. «Прилипло!» – сказали.

– Даже табличку с двери министерского кабинета повесили на блиндаже. Это вы сами?

– Нет, это Палыч — наш командир. Зашел в гости, когда я после ранения приезжал в Киев. Увидел табличку — говорит, я ее забираю, она мне нужна. Ну, раз надо, забирай, ладно. Возвращаюсь на «Фасад» — висит. И Палыч такой: «Как тебе приемная?».

– На фронте вы перешли в фейсбуке на украинский — так война повлияла?

– Это мой сын Денис повлиял. Ему 15. У нас была русскоговорящая семья, а он однажды, еще до моего ухода в армию, заявил: «Тепер я буду спілкуватись та листуватися з усіма виключно українською мовою». Мне так приятно было. Яйцо учит курицу — что может быть лучше? Понимаешь, что в этой жизни делаешь что-то не зря. Я, конечно, не верил — думал, недельку продержится, не больше. А он до сих пор. И не соответствовать этому стало как-то неправильно. Я начал с того, что перешел в фейсбуке на украинский. И как только есть возможность пообщаться на украинском — перехожу на него, получаю огромное удовольствие.

ГРУшники, пропаганда и отношения с местными

– Кто воюет против нас?

– Россия. Тут нет оттенков. Все офицеры топ-уровня — россияне, даже офицеры среднего звена. Они всем управляют. Регулярных российских войск — в разное время от 20 до 50 процентов. Остальные — и кадыровцы, и наемники, которые уже не первую войну прошли, и местные. Сборная солянка.

– Как вы их определяете? Разведка?

– Да, плюс информаторы с той стороны. Ну и они даже не прячутся особо. У нас же постоянно проходили обмены пленными, ранеными, погибшими – прямо на этом мосту. Они там светились. А один наемник даже сдался — мужик с тремя отсидками, приехал повоевать. Но ему платили 13 тысяч рублей, а обратно не пускали. Вот он и пришел к нам.

– Это ведь как раз в вашем районе поймали тех двух знаменитых ГРУшников — Ерофеева и Александрова.

– Я приехал через две недели после этого случая. Но мне рассказывали, как все произошло. У них прошла информация, что «Айдар» вышел из Счастья, и в районе моста осталось лишь несколько человек. Они пришли это проверить, ну и захватить мост. Ошиблись. Завязался бой. К сожалению, успели убить одного нашего бойца.

Наши остановили огонь, когда «ихтамнет»-ов ранили. Так их свои пытались добить — потому что нельзя командира группы спецназа сдавать в плен. Эти ГРУшники благодарили, когда сдавались, что им жизнь спасли. Но все равно потом боялись, что наши их расчленят. Реально боялись — они же всю информацию выложили. Представьте, чтобы ГРУшник просто так сдавал своих.

– Та сторона вооружена получше?

– В принципе, да – и новее оружие, и лучше с боеприпасами. Но мы все перекрывали мотивацией. Настрой – ни шагу назад. При том, что 80% состава – мобилизованные. Вот правда, очень приятно было видеть эту силу духа. Мы какой-то такой народ, что нас бей, режь, топи, бомби, а мы все равно будем бороться.

– Но есть и другая сторона – контрабанда, алкоголизм, промахи во время обстрелов. По-вашему, надо ли об этом говорить?

– Это разные вещи. Не боевые вопросы – да, обязательно, нельзя молчать о проблемах, хотя военные должны и сами пытаться их решить, а не только жаловаться. Боевые — тут нужен компромисс. Это не открытая война, где все понятно. У нас гибридная война.

– Как тогда бороться не с врагом, а за умы местных жителей? Они ведь не верят рассказам об идеальной армии и считают, что все врут. Это в лучшем случае.

– С нашей стороны это не столько вранье, сколько мы можем что-то не рассказывать. Это нормально, мы имеем полное право – это армия. Считаю, наша сторона в целом дает объективную картину происходящего. Мы своими глазами видели, как они реально стреляют сами по себе. Или провоцируют нас на ответный огонь, когда ОБСЕ следит за ситуацией.

– А как местные вас воспринимали?

– Если им помогать – нормально. Женщине, например, нужно ребенка накормить, одеть, повести в школу. Если помогаешь транспортом, едой, крышу перекрыть или провод протянуть, тогда они хотя бы готовы слушать и разговаривать.

– Мои знакомые с Донбасса говорят, что расклад примерно такой: 20 процентов — за Украину, 20 процентов — за Россию, остальным 60 — все по-барабану, они готовы признать любую страну, лишь бы не стреляли.

– Соглашусь, где-то так и есть, по моим наблюдениям.

– Это вас не задевает? Когда вы рискуете своей жизнью ради людей, которые, грубо говоря, за буханку хлеба готовы вас сдать?

– Нет. Если люди не считают Украину независимой страной, значит, мы в этом виноваты – власть, военные, журналисты, все. Это мы не доработали, не донесли им.

Большинство местных жителей Луганщины даже за пределы своей области никогда не выезжали. Они не знают, что такое другая Украина, тем более Европа. Им по раша-тв сказали, что там ужас. Ты им говоришь обратное — они не верят.

Вот были туры, когда детей и взрослых с Донбасса возили в Карпаты. Они ведь потом возвращаются и рассказывают другим, обсуждают, задумываются, почему там люди живут лучше. Телику уже меньше доверия. Но это должно быть системой, а не отработали программу – и забыли.

– Ваше мнение – когда война закончится и как это возможно?

– Думаю, это еще надолго. На годы. Только если не произойдет форс-мажора, как с «Боингом».

Это большая политика. Все будет зависеть от конъюнктуры в разных странах, от того, победит там экономический интерес сотрудничества с Россией или желание бороться со страной, которая представляет опасность.

Но если мы не сделаем сильную армию, если не будем проводить реформы больше, чем о них говорим, нас не спасет мировая политическая поддержка.

– Все равно мы не сможем создать такую же армию, как в России.

– Зато можем создать такую, которой будет достаточно для сдерживания.

Коррупция, продажа бизнеса и будущее

– Читали слова Беленюка о том, что воевать должны политики? Не было обидно такое слышать?

– Это эмоции. Лучше чем-то полезным заняться, чем на такое реагировать. Мне кажется, надо быть сдержаннее, когда о таком говоришь. Жан ведь военный? Вот пусть покажет пример, как надо делать. Проведает, например, наших бойцов. Ребятам было бы очень приятно, если бы к ним приехал олимпийский призер. Там даже обычная песня на гитаре звучит не так, как здесь, на мирной территории.

– Олимпиаду вообще смотрели?

– Не было возможности. Устроил себе отпуск. Снял домик на Трухановом острове. Взял с собой модем, но там плохая связь – посмотреть видео проблема.

– Что думаете о нашем антирекорде?

– Я просто рад за спортсменов, которым удалось выиграть медали. Рад по-человечески.

Наш спорт держится на отдельных энтузиастах, а не государстве. Как и армия в начале войны. Его, конечно, надо реформировать. А после – и министерство, сделать его просто сервисной службой, превратив в небольшое агентство или департамент.

– Как вам работа министерства при Жданове?

– Я не вникал, у меня нет информации, что там происходит. И я даже не хочу узнавать. Есть дела поважнее, чем оценивать работу других.

– Нашли для себя ответ — почему и кто убрал вас с должности?

– Тогда же были выборы в парламент. Я прекрасно понимал, что должности в правительстве поделят по политическим квотам. Министерство было лишь разменной монетой в политических торгах. Чтобы продолжить работу, надо было заходить в партийные списки и дальше выдвигаться на министра.

Мне предлагали место в первой десятке, но я отказался. Мы делали реформу большой группой людей – я переживал, что ее разобьют, как предвыборный популизм. Я не мог подставлять такой труд под риски. А мочили меня в медиа тогда основательно. Если даже фейки вбрасывали в промышленном масштабе...

– А просто так вас не могли оставить на посту?

– Я не хотел никого просить. Ну и вообще – мне было сложно в политике. Сложно найти более подлую и циничную сферу. Там рационального – ноль. Если бы я работал так в бизнесе, я бы был должен всем и бегал бы, как позорный заяц.

Главным было – запустить реформу. В этом участвовала большая группа людей, которые никуда не ушли из сферы спорта. Если есть желание – реформу можно провести.

– Прошло уже почти два года – новый закон о спорте так и не принят.

– Ну, хотя бы внесен в Верховную Раду.

– Спрошу иначе – верите, что это министерство может сделать реформу?

– Честно, не знаю. Но и запроса, давления от общества — давайте срочно что-то менять — я тоже не вижу.

– Вы сказали, что министерство было разменной монетой. Но зачем? У него ведь один из самых маленьких бюджетов, там особо и не украдешь ничего. Чем оно интересно политикам и коррупционерам?

– Коррупционеров интересуют сферы, где есть большие покупки, продажи и капитальное строительство. В бюджете министерства спорта покупок — 1 процент если наберется, уже хорошо. Все уходит на сборы, соревнования, зарплаты. Если есть коррупция, то она мелкая, бытовая.

– Это же еще циничнее — воровать эти несчастные копейки у спорта.

– Это мерзко. Большая коррупция — это хроническая болезнь. Но там хотя бы понятна мотивация – большие деньги, влияние, интересы, там идет настоящее рубилово. А в спорте – это как бедная бабушка с трясущимся руками что-то покупает, а продавец ее обманывает.

– Я так понимаю, в спорт вы не собираетесь возвращаться?

– Нет. Я и так им занимаюсь — у меня с другом есть школа по водным лыжам на Трухановом, там дети занимаются. Родители платят за обучение, но это не бизнес, приходится докупать оборудование, получается дотационный проект. Это скорее такая отдушина.

– Какие тогда планы?

– Я поступил на второе высшее, вот сейчас пойду на пары. Я же окончил факультет электроники в Киевском политехе, а всю жизнь работал в экономике. Лет пять хотел получить еще одно образование. Думал, пойду на юридический или экономический. Но мне не нужен просто диплом. Да и какой из меня юрист? Разве что бытовой. В общем, выбрал полиграфические медиатехнологии. Очень интересно. Прям чувствую, как даю мозгу пищу. А экзамены – это же настоящий андреналин.

– А бизнес?

– Я закрыл почти все во время службы. Любым бизнесом надо заниматься, на расстоянии ничего не получится. Долю в СТО поменял на стройматериалы для укреплений на «Фасаде». Кафе еще было. Сначала давало небольшую прибыль, потом шло в нуле, а когда я был в АТО, начался минус. В бизнесе бывают моменты, когда лучше остановиться, чем пытаться тянуть дальше и платить дороже.

Супруга работает в сфере рыболовных снастей, на это и живем. А мне надо было вернуться, охладить голову и тогда уже решать, чем дальше заниматься.

– Еще не решили?

– Полечу скоро за границу, буду презентовать проекты в Лондоне и Берлине, пробовать заводить инвестиции в Украину.

Лучшее в блогахБольше интересных постов

Другие посты блога

Все посты